Зашел - садись. Можешь на пол. Я сегодня слушаю Федора Чистякова, так что начнем знакомство под медленную лирическую музыку.

Если утро начинается в три,

Через два часа уже горят фонари.

Через час уже темно, а я только встал -

А я только встал и уже устал.

Все это поется пьяным хриплым голосом и бьет прямо в селезенку, потому что правда. Вот все говорят, что Гарик Сукачев - наш Том Вэйтс, это ерунда. Федор был нашим Вэйтсом, пока не ударился в буйство и ересь.

Давай сразу внесем ясность, дорогой читатель. Если ты ждешь от меня стройности изложения, какой-то логики, последовательности и т.д. - обломайся. Здесь Чулан, а в Чулане - Бука, то есть я. Больше здесь ничего нет. И логики в том числе.

Бука не рассказывает, Бука бурчит или бормочет.

Бука ничего никому не собирается доказывать.

Совершенно бездоказательно хочу заявить: если ты ищешь современную литературу, не ищи ее в книжках. Лучшая проза ушла в кино. Лучшие стихи - это песни.

Но я знаю - мы умрем,

Чтобы встретиться опять

И по улице пройти

И друг друга не узнать.

Что это такое? Это песня Бутусова - Кормильцева из фильма Брат. Первого и последнего культового русского фильма девяностых.

- А помнишь, я сома испугался, а ты смеялся надо мной?

Там, где есть испуг, смех, слезы. Там, где все просто, как черенок лопаты. Жизнь, смерть, любовь. Там хорошо бывать мне, и я там буду всегда, а ты волен быть со мной или податься на свежий воздух.

А я буду бурчать в темноте. О последней книге Лимонова, мертвой книге. О сексуальных превращениях. О прелести фильмов категории Б. О надписях в туалетах и трамваях. Обо всем, что может взбрести в башку в темном Чулане.

Ты заходи... если что.

Вечер у Кирьяновой

Писатели бывают двух типов: одни живут по писаному, другие пишут по живому. Анна Кирьянова относится ко второму типу. Люди, которых она выводит своими героями - странные, необычные люди. Иных необычными делает, собственно, только род их занятий - ну, скажем, бандит Вова или аферист Кияткин. Или следователь Амвросимов. Или католический священник Борис Шмеерзон.

Все эти люди сходятся в ее рассказах. Общаются. Бандит со следователем, экстрасенс со священником. Подобные дешевые контрасты отдают литературщиной.

Да, но дело в том, что все это происходит в действительности, происходит каждый день. Кирьянова ничего же (почти ничего) не выдумывает. В чем я и имел возможность неоднократно убедиться лично. Последний раз - где-то в конце прошлого тысячелетия, перед самым новым годом.

Старый офис в центре города Анне пришлось оставить - плата за аренду оказалась непомерной. На шестом получердачном этаже, к офису вел тусклый коридор с низким потолком, из которого торчали голые свинцовые колени труб, мне приходилось пригибаться, чтобы не врезаться лбом в трубу, и пригибаться, входя в собственно Оккультный колледж.

Кирьянова - магистр этого самого Колледжа, кстати. Порча, сглаз, астральные тонкие тела, все дела.

Теперь она принимает у себя на старой квартире. Все цветы и гирлянды, индийские статуэтки и книги со страшными обложками (звезды, треугольники, немигающие глаза) перекочевали сюда. Обломок чего-то черного и скользкого в трухлявой расщелине Эльмаша, пролетарско-пьяного района Екатеринбурга. Соседи-алкоголики стучат периодически занять десятку на бутылку.

У нас сегодня будет Боря Шмеерзон и Феликс Сергеевич. Он сумасшедший, он тебе понравится! - встретила меня Анна. - К тому же вы все трое Змееносцы. С Борей вообще в один день родились.

Шмеерзон, оставивший католичество, полтора года назад уехал в Израиль с молодой женой-проституткой. Он познакомился с ней на ступеньках какой-то гостиницы: "Она казалась такой одинокой". Они поженились, уехали, в Израиле она родила ребенка, посадила мужа в тюрьму и пошла работать в публичный дом (кажется, они там называются махуны). Но об этом после, потому что первым пришел Феликс Сергеевич. Всем присутствующим (я, Анна, ее двоюродный брат Сережа и учитель Толик) он подарил по книжке "Билл и Моника", позже вручил такую же Шмеерзону. И наверняка у него с собой были еще брошюры.

С Анной Феликс Сергеевич сошелся на неприязни к попам. Анна написала несколько статей про попов, а он их взялся разместить в какой-то из центральных газет. Феликс Сергеевич - второй, что ли, секретарь областного обкома КПРФ, у него темные круги под глазами и бледно-лиловый значок с профилем Ильича на лацкане потертого пиджака. Меня он попросил рассказать о ситуации с выборами в Брянской области (там победил коммунист Лодкин). Я доложил. Он удовлетворенно кивнул.

Вам нравится коньяк, Феликс Сергеевич? - спросила Анна. - Это мне клиенты дарят.

Элегантный вопрос, - отозвался ФС. - Я скажу так. Это великолепный коньяк.

Толик сглотнул. Коньяк и в самом деле был великолепен - пузатая золотая бутыль "Армении". В последний раз я такой коньяк пил лет восемь назад, в Новосибирске. А Толику Анна велела много не наливать.

Далее ФС поведал нам, вертя в руках бутылку, что Анна - где-то в середине бутылки, и наш долг помогать ей подняться вверх, к пробке. "Как мы в свое время подняли ..." (он назвал фамилию министра).

Сам он раньше был командиром корпуса. Не знал, что такое магазин, что такое очередь. Каждое утро - водитель под дверью. Потом пенсия. На родительском субботнике в детском саду воспитательница предложила ему вытаскать воду из подвала. Он взял ведра и таскал их до вечера. Она предложила ему устраиваться к ним на работу - как она деликатно выразилась, "дежурным". Ну, то есть, сторожем, завхозом. Он обещал подумать. А через неделю бюро обкома постановило назначить его директором крупного строительного треста. В свою первую поездку с новым личным водителем он взял воспитательницу. Привез к себе в кабинет и спросил, не надо ли чего. Предложил обращаться. Мол, я добро не забываю.

Он много рассказывал. Такие, знаете, личные, интимные подробности партийной жизни. И жизни партийных лидеров, естественно. В группе, где учился Горбачев, было двадцать три студента. Одного отчислили, потому что он заикался. Фамилия отчисленного была Крупский. А когда пришел день защиты диплома, Горбачев защищался двадцать вторым. В среднем защита диплома длилась пятнадцать минут. Комиссия устала. Банкетные столы ждали. Горбачев защищался девять минут. Треть его выступления ушла на благодарность мудрым и прозорливым преподавателям. Громче всех аплодировала жена Горбачева, Раиса. Остальные присоединились. На банкете Раиса гладила Михаила по голове.

Я не успевал запоминать. Жалел, что не взял диктофон. Чисто журналистское, в общем-то, сожаление. Речь ФС была яркой, смачной, южной. "Вы сейчас упадете в обморок" - и он выдерживал паузу. Он действительно умел держать паузу. И, хотя в обморок никто так и не упал, я понимал, что вот такой Феликс Сергеевич может держать зал, хоть большой, хоть маленький. Я понимал, как они все еще держат нас за яйца, то есть - почему им это удается. "Ребята, я не утомляю?" - периодически осведомлялся он, видимо встревоженный. Но все мы вполне искренно мотали головами. Он рассказывал интересно. Много знал, но дело было не только в этом. Время от времени он как будто заговаривался. Он принимался пророчествовать. Я не шучу. Каждому из присутствующих он сказал, изрядно уже выпив, чего тому следует ожидать в следующем году. Я сжался - не потому, что прогноз меня порадовал, а потому, что он угадал во мне что-то такое, о чем я сам боялся даже думать. Судя по лицам других гостей и Анны, он и в них что-то угадал. И даже необычный бледно-лиловый свет значка - люциферический свет - казался мне не случайным теперь.

На какое-то время его повествование было прервано приходом Шмеерзона. Борис тоже оказался незаурядным рассказчиком. Из Израиля он уехал нелегально, только что, был переполнен впечатлениями.

По рассказу Шмеерзона выходит, что Израиль - это конгломерат жуликов. Такая компактная веселая тюрьма народов, поскольку одного НАРОДА там совершенно точно нет. Население в основном промышляет тем, что надувает банки и супермаркеты. В Израиле созданы все условия для проворачивания различных махинаций с банковскими счетами, кредитными карточками, ссудами и жильем. Все обворывают всех, но никто при этом не страдает. Супермаркеты и банки застрахованы. Страдают страховые компании" Но их убытки покрывает правительство. Где берет деньги правительство" У Клинтона. Как? Очень просто. Начинается вооруженный конфликт. Грузинские евреи нанимают арабов, чтобы те что-нибудь погромили. Те с удовольствием громят. В ответ мирное еврейское население громит арабов. После чего приезжает Клинтон с двумя чемоданами денег - один арабам, другой евреям. И снова мир на Ближнем Востоке.

А Борю жена посадила. Там жены "отъезжающих" (они почему-то так и зовутся отъезжающими, чуть ли не до самыя кончины) мужей либо сажают, либо выгоняют. Матриархат - в том смысле, что, если жена настучала на мужа, ей сразу же охотно верят.

Посадила же она его за то, что он незаконно вторгся в ее жилище, то есть в их общую квартиру. Забрался ночью через балкон, так как ключи она у него отняла. Злую жену, вредную жену сыскал себе Борис на ступеньках свердловской гостиницы" Мало того, что она по приезде украла у него пять тысяч долларов; мало того, что она его посадила; она еще взялась за старое - пошла работать в махун к какому-то арабу (преимущественно арабы держат бардачный промысел в Израиле). Семьдесят процентов женщин-"отъезжающих" работают или прирабатывают в махунах, уверяет Борис.

После отсидки он выяснил, что является владельцем двух строительных предприятий и одного завода. И что ему причитается заплатить налоги на эти предприятия в размере нескольких миллионов шекелей. Кто-то по его документам зарегистрировал эти фирмы на его имя. Жена, кто же еще.

Тут-то он и сбежал. Сейчас планирует поехать в Европу и заняться благотворительностью.

Впрочем, у ФС на этот счет было другое мнение. Он торжественно пожал Шмеерзону руку и сказал, что его, Шмеерзона, долг - рассказать правду о том, что он, Шмеерзон, пережил в Израиле, и таким образом поработать на правое дело - то есть, на возрождение Союза Советских Социалистических Республик.

И, как сказал классик, немедленно выпил.

Время от времени в комнату забредал Олег - как всегда, красноглазый и всклокоченный. То наливал воды из чайника в какую-то миску, то хватал с подноса пирожное и исчезал в ванной, откуда его периодически выгоняла Анна.

И я, и Анна большую часть вечера молчали. Разговаривали в основном Феликс и Борис. К концу вечера они заметно сдружились. Сошлись на неприятии чеченской войны.

Я вышел позвонить. Заперся с трубкой в ванной, где уже не было Олега, а была только ватка, резиновая трубка и черная коробка. Все это лежало на стиральной машине, покрытой клеенкой.

Затем в ванную вторгся Феликс, заявив: "Мне надо пописать", и я ретировался в другую комнату, где на кровати сидел Олег. Он чем-то похож на Есенина, вы знаете. Я Олегу всегда симпатизировал. Разговор телефонный получился тяжелым и долгим, но Олег мне не мешал. Он все равно меня не слышал.

На прощание Феликс (ушли они вместе с Борисом) по-партийному расцеловал троекратно всех остающихся. Это, в общем-то, был единственный признак того, что он практически в одиночку усидел бутылку "Арарата". Старый, проверенный партийный товарищ, с темными кругами под глазами и стихийным магнетизмом. Семидесяти лет.

На прощание обменялись новостями об общих знакомых. Следователь Амвросимов на День милиции, оказывается, пошел с пакетом бухла по дружественным учреждениям - подслушивать и подглядывать (сам-то он не пьет). В областном управлении ФСБ он, уходя, вместо своего пакета взял чужой. Все бы ничего, там тоже была водка, но в своем пакете Амвросимов таскал еще и следственное дело.

В панике он примчался к Анне, чтобы она, по ее собственному выражению, сделала ему "психологический минет". Она погадала Амвросимову на картах, выяснила, что беды не будет, что не только дело найдется, но и новый начальник Амвросимова скоро сменится, а не любит он Амвросимова потому, что боится, потому что Амвросимов умный и честный, а новый начальник -сволочь и фуфло.

На следующее утро в шесть часов Амвросимов уже стоял у приемной ФСБ. Пакет его нашелся, и дело тоже.

А помнишь психоаналитика Кругликова" - спрашивает Анна. Я помню. Периодически в офисе у Анны появляются личности разной степени потрепанности и шарма - сперва заходят поболтать и выпить, а потом устраиваются к ней помощниками. Как правило, бывшие однокурсники, зачем-то выныривающие из небытия. Такой же был и Кругликов, продюсер, перековавшийся в психоаналитика. Он привозил (по крайней мере, мне он говорил об этом) в Екатеринбург "Алису" и "ДДТ".

У него еще туфли были такие необычные, - говорю я. В последний раз я его видел летом.

Он у нас больше не работает, - жизнерадостно сообщает Анна. - Потому что он у нас всю косметику украл. И мою, и Сонькину. Только твою "Симфонию" не тронул. Разбирается, гад.

Мне делается стыдно. "Симфония" - дешевая туалетная вода, я подарил Соне, рассудив, что девочке-подростку будет в самый раз. Продюсер-психоаналитик Кругликов забрал только настоящую французскую косметику - подарки клиентов. По понятным причинам у самой Анны денег на настоящую французскую косметику нет.

Мы прощаемся на перекрестке. Я сажусь в трамвай с железными сиденьями - их почему-то особенно любят выпускать на линию в двадцатиградусный мороз. Дома у меня сверкает китайскими огнями елка. Мой кот Федор обожрался елочного дождика и блюет.

Через несколько дней - Новый год. Справляем тихо, семейно. У синей кобры отваливается стеариновая голова. Рыжеватый субъект в пальтишке, очевидно, вышедший покурить на свежий воздух, поздравляет меня с телеэкрана и сообщает, что жить стало лучше, жить стало веселее. Федор блюет в соседней комнате. Он умирает, как Рокамадур, от елочного дождика по семь рублей пачка. Я хожу за ним с тряпкой, пытаюсь пропихнуть в него какую-нибудь еду (ветеринары посоветовали - а оперировать, сказали, бесполезно, весь кишечник разорвем), но Федор только укоризненно смотрит на меня голубыми глазами. Так проходит новогодняя ночь. В лужах синего стеарина и прозрачной кошачьей блевотины - желтоватой, с пузырьками, так похожей на шампанское.

5.01.01