главная страница
| ||
Назад, в Архивы На Главную страницу Салона
Выпуск 29
Трудно быть God'ом
На крыльях сна, на грязном дне помойки
Я доедал остатки землеройки.
Десятый час пробили мне куранты.
О, горечь рук наемников Антанты!
Лаская небом звездочку с папахи,
Я вспоминал, что мне рекли Кранахи:
"Не вздумай ты мускат мешать с токаем,
Не то закончишь вечер злобным лаем."
Как лист увядший падает на душу,
Так я из моря выхожу на сушу -
При смокинге, булавке и при деле,
И с пейджером... А вы чего хотели?
Воркуй мне, рация, о мартовском безумьи,
О том, как прахом вышли Монтесумьи
Дела - благодаря испанцам гадам.
Ох, поздно грохнули великую армаду!
Давно мы в юбках не ходили строем,
Давно не вешали пророков и героев,
Не жгли, не мучали и не четвертовали -
Три дня. А нас садистами прозвали.
Пускай хоронят царские останки,
Мы с патриархом - записные панки.
Забьем на мощи болт с соленым хреном -
Не надо путать Siouxie с Демосфеном.
Таков прогноз на завтрашние сутки:
Коньяк с икрой и кавиар в желудке.
Мы вычислим литраж земного шара.
Рассвет неловок. Утро. Спит отара.
К.Константинов
Жалок, болен, хрипит, √ через месяц √ мертвец.
В бодром стаде людей: кашемира и замши
он проклятия шепчет и чует конец,
Желтой пеной шипит: ╚будет горестно вам же!╩
Мне противно смотреть как он тайно скулит.
Пассажирам метро вечно тягостна мерзость.
Переменит вагон, матерясь, инвалид:
лязг стальных костылей √ бесполезная дерзость.
┘┘┘
┘┘┘
Через месяц пополнит музей белых мумий,
чистых статуй из льда. И в дневной круговерти,
в тесноте, посреди неуютных раздумий
запоет, замерцает явление смерти.
viveur
Последнее солнце,
Уставшие листья,
Подмерзшая пчелка
На желтом цветке.
Куда мы несемся?
Куда мы стремимся?
Навстречу холодной
И долгой зиме.
И все наполняет
Тягучий и пряный
Умершей листвы
Одуряющий запах.
И летняя роскошь
Сохнет и вянет.
Ночами из окон
Холодом тянет.
И птицы на юг
Улетают послушно.
Вода на озерах
Чернеет безмолвно.
Российская осень,
Грязная пустошь,
Склонилась на зимнюю
Плаху покорно.
Юрате
* * *
Лев сидел на берегу моря и скучал. Конечно, любой бы заскучал, если бы любимая львица заявила, что брачный сезон закончен, и издевательски добавила: ⌠Посмотри в зеркало, царь зверей■.
Лев не любил смотреться в зеркало. Он был толст, неуклюж и имел лысину, плавно переходящую в нос. И, наверное, именно поэтому сейчас сидел на берегу моря и скучал.
Когда сзади стеснительно зашелестела галька, он, испугавшись, даже не обернулся. Услышал, как кто-то небольшой, смущаясь, подобрался и устроился рядом. Он неловко повернул парусящий на ветру нос и увидел маленькую мышку, раскрывшую в его сторону большие черные глаза.
≈ Это ничего, что я... ≈ застенчиво спросила мышь.
≈ Да нет, что вы, как я, разве, в общем... ≈ запутался лев.
Оба помолчали.
Вдруг он вспомнил красивую фразу из какой-то книги...
≈ Я счастлив лицезреть, ≈ тут же пустил он ее в ход, ≈ в вашем лице... тут... вот! ≈ и, смутившись окончательно, добавил:
≈ Мадам!
≈ Мадемуазель, ≈ поправила она и покраснела.
Оба снова помолчали.
Вдруг она начала первой:
≈ Вы знаете, я...
≈ Да и я, собственно, тоже, ой... ≈ попытался он поддержать разговор. Ничего не получилось.
≈ А может поговорить о литературе... ≈ подумал он.
Тут она, расхрабрившись, сказала:
≈ А я люблю Шекспира...
≈ ...или о музыке, ≈ продолжал размышлять он.
≈ И Баха... ≈ видя, что ничего не получается, угасла она.
≈ Да ладно... ≈ разошелся он, ≈ Я, в общем-то тоже... ≈ и снова застеснялся в усы.
≈ Правда? ≈ обрадовавшись, поддержала она, ≈ Как хорошо...
И рассмеялась.
≈ Чего? ≈ подумал он и вдруг счастливо улыбнулся.
Оба помолчали.
≈ А ведь я толстый, ≈ вдруг ни с того, ни с сего сказал он...
≈ Ну да... ≈ не поверила она.
≈ И лысый, с большим носом... ≈ перечислял он, вдруг перестав смущаться.
≈ Не обманывай... ≈ заинтересовалась она и, подумав, дополнила, ≈ те...
≈ Честно... ≈ заявил он. И представился:
≈ Элеонор, ≈ а чтобы заполнить паузу, пробормотал:
≈ Это я сам имя придумал.
≈ А я Мася, ≈ доверчиво посмотрела на него она. И сразу же оттараторила:
≈ Маленькая и серая!
≈ Не может быть... ≈ удивился лев.
Оба помолчали...
С этой минуты они перешли на ⌠ты■, а с моря уходили уже вместе. Это были немного сумасшедшие животные:
Морской лев и Летучая мышь.
Саша С. Осташко
Прости меня. Я этой ночью сгинул.
Сомкнул глаза. Вонзил в ребро кинжал.
Я сдвинул эту Землю. Просто сдвинул...
И, как шпана, подальше убежал.
Как никогда. И тут же в щели неба
завыл сквозняк, тоскливый и живой.
Я пил вино. Я пил вино без хлеба.
И помянул. Да, да, тебя со мной.
И что потом? Большой, железной ложкой
меня отпаивал бескрылый херувим.
Прости меня. Он был тобой, немножко
(ты, как всегда, мне чудилась за ним).
И вот теперь - законы мирозданья -
логичный ход исчезнувших вещей.
Я сдвинул Землю... две пригоршни... к зданью
моей печали. И тоски. Моей.
Гена
Нашумевший случай
Площадь паром точит статуи в ожидании новых дев.
Вечер греет бродяг, поэтов, повелителей нежных рас.
Город кутается в луну, пробуждает у страстных гнев.
Спит господь. Нашумевший случай погружается в ворох фраз.
Мутный гам затопил кафе. В никуда манит сонный блюз.
Видно всем сквозь абсент и ложь предсказание смены вех.
Ищет плоть торжество и плен в смерть-словах фаворитов муз.
Белый страж поджигает крест - ноет пламенем божий грех.
В эту ночь погибнут многие из числа богов и богинь.
Скорбный пир начнут над трупами прокаженные и лгуны.
С неба рухнет горе липкое - имя этой звезде полынь.
Я же стану словом радости от одной таблетки луны.
viveur
Тень
Моя тень -
Тень каменного изваяния.
И изгибы плоти моей -
Словно слова сострадания.
А душа -
Середина бронзовой статуи.
Даже боги, взглянув на нее,
Не смеялись, а громко плакали.
Мои руки -
Безмолвие сумрака.
Если был изначально в них смысл,
То он был только черным умыслом.
Ну а ноги -
Столпы дряхло-глиняные.
Ни себя удержать не могут,
Ни идти ни к черту, ни к Богу.
Ну и вся я -
Вероломство пустынного космоса.
Растрепалась холодным безмолвием
В ворожбе проклятого промысла.
Юрате
Е. И., жене
Здесь море ниспадает голубым,
Заказанным тобою крепдешином.
Здесь запах времени... И, вечностью томим,
Общаюсь лишь с разрушенным камином.√
Камины здесь свидетели времен,
А времена остались без имен.
Но сосны все свободны, и гурьбою
Они на берег выбегают к водопою,
Где жажду утоляет им прибой.
Он разбегается, и вот, в прыжке аршинном,
Мне руки наполняет крепдешином...
Одеть тебя балтийскою волной.
Владнир Донец
1999 год. Уральское отделение академии наук.
Тополя по-прежнему вздымали свои ветви к небу. Все вокруг осталось прежним, каким запомнилось десять лет назад. И вывеска Института Высоких Энергий так же чернела на облицованной стене. Только тропинка среди крапчатых сугробов стала уже, в один только след. И массивная дверь стала скрипучей. А дальше за ней все изменилось, все уже было не таким, как прежде. В стальной зарешеченной кабинке теперь сидел охранник в кaмуфляжной форме. Отложив "СПИД-инфо", он молча оглядел редкого посетителя и так же молча придвинул к окошку черный телефон. В трубке по набранному номеру долго не отвечали. После недлинного разъяснения охранник благосклонно разрешил пройти в здание.
В коридорах быдо темно и пусто. Сонное эхо отзывалось на каждый шаг и тут же пряталось в цинковых коробах вентиляции, идущих под самым потолком. Не хлопали двери, не трезвонили телефоны, не гудели трансформаторы, не стучали пишущие машинки, не жужжали принтеры, не стучали вакуумные насосы, не скрипели перья, не шуршала бумага, никто не кашлял в сумраке, расслоенном пластами серого света. В середине коридора за стеклянными дверьми в лабораторном модуле взору открылся высокий зал, в центре которого покоился массивный и высокий, в два этажа, агрегат. Вдоль стен тянулись ряды приборных щитов, пакеты разнокалиберных труб, пучки проводов. На столах еще лежали разложенные листы писчей бумаги, справочная и всякая другая литература, на спинках стульев и на случайных крючках вдоль стен висели черные халаты. Железная лестница с пупырчатыми ступенями вела вверх к пульту управления. И здесь ни души, ни вздоха.
И второй и третий этажи главного корпуса были так же пустынны и безлюдны. И тут, в самом конце коридора на первом этаже, открылась одна дверь, и пожилой человек с электрическим чайником в руке, вздыхая и бормоча под нос, прошел в туалетную комнату. Одет он был в синий, местами замасленный, рабочий халат, коротковатые штаны из простой серой ткани пузырились на уровне колен и открывали снизу тощие ноги в темно-зеленых носках и стоптанных комнатных тапочках. Пух волос на голове ученого колебался в такт неспешных шагов.
Вернувшись в лабораторию и включив наполненный чайник в ржавую розетку, старик снял со слесарных тисков некую хитро изогнутую пластину, затем, кряхтя, приладил ее где-то внутри запутанной своей установки, сменил очки на защитные и включил рубильник. Удивленно ожили шкалы приборов, пыльный сумрак прорезал зеленый луч лазера, на затянутом паутиной потолке отразилось неясное фиолетовое сияние. И вдруг сам воздух ожил и наполнился смутными очертаниями, глухим ропотом отдаленных голосов. По стенам пронеслись тени, еще хранящие веселые профили светлых голов, затем раздался хлопок, сноп искр осветил дальний угол комнаты, и снова все погасло и стихло. И снова старик, кряхтя и приохивая, полез в гущу хитросплетений проводов и трубок.
И только взгляд голливудского продюсера мог оживиться здесь, увидев готовые фантастические декорации для своего будущего фильма.
Uliss
Чапаев.
Его поезд шел вниз,
Его время кончалось,
У последних ворот
Он надел ордена.
Из дырявых кулис
Выползала усталость
И ощеренный рот
Разевала страна.
Сотни юных бойцов
Его тело кромсали,
Стаи огненных птиц
Выходили на взлет.
Он с небесным Отцом
Будет пить из Грааля,
С золотых колесниц
Застрочит пулемет.
Мы починим баркас,
Мы разбудим Харона
В воскресенье зимой,
Через тысячу лет.
Он уходит от нас
К изумрудному трону,
Мы становимся тьмой,
Нас почти уже нет.
В. Крупский