Hoaxer

Ехель и Тыква

Дело было в те незапамятные времена, когда люди были мохнатые и частично пернатые. Вы же не в курсе тех великих событий, потому что тогда не было письменности вообще. Ну может и была, но такая какая-то плохая. Вы простите мне такое дебильное начало, но я по-другому не могу.

Шел один Ехель по дороге с курицей подмышкой. Планы у него изуверские были насчет курицы. Он шагал, шагал и думал -- сварить ее или так сожрать. Курица, хоть и маленькая, но чувствительная птица. Нифига себе, думает, народы -- чмо это тащит меня, поймал в низине и тащит. Это добром не кончится. Надо отдать должное курице, голова у ней варила как котел. Она посмелее многих двуногих вышла, раз помирать, так что же, молчаливо? Закудахтала она дико, яростно, да как клюнет Ехеля в локоть. Боль адская. Тот упал, закричал на все лады, а курица -- вжик, в нору залезла и смеется. Только не все так просто, милая курица. Там в норе сидела собака породы неандертальский бультерьер. Те еще были животные, могли, например, быка сожрать. Правда, не сразу, за неделю.

Чего там, мы ж не рождественские стори калякаем, полкурицы не стало. А курица сидит себе, без разницы ей. Ну, думает, подумаешь. Ну не стало половины меня. Так не самой-то лучшей половины, честно скажем, не самой. Она и гадила, и несла что попало. Так что не беда, ежкин корень. Как личность я сохранилась, лучше посплю. Ехель тут очнулся, смотрит -- очки-протекторы кокнул об корень дерева. Блин, одни несчастья в жизни простого неандертальского парня. Замахал он перьями ии полетел. Летит, летит, куда-то на восток. Прилетел, смотрит -- древние славяне железную магистраль прокладывают. Шуму, дыму, грохоту! Детки малые шпалы по десять пудов таскают, а мужики шашлыки жарят и про черного ворона поют погаными голосами. Ехель хоть и без красного креста на спине, а все равно, подошел, даванул одного певца коленом в гениталии. Что, говорит, абырвалг, лежишь на бревне, а детки с бабами надрываются. Страдалец добыл из-за пазух лист с печатями, а другие подкрадываются, щерятся. Волки свистят в лесу, выть разучились, эффект парниковый нагрянул, тучи над городом встали, как хрен великанский. Ехель пораскидал кучу-малу, говорит им. Да те не слухают, падлы, об одном думают, как бы ловчее Ехеля приложить, как бы на кривой собаке его объехать.

Запрягли тройку, псы молодецкие, то слюна, то пена попеременно брыжзет из пастей. Хвостами колотят по шпалам, переминаются. Эк! Эк! Бу-а-а.

Ехель говорит:

- Мужики, в натуре. Я чувак простой, доисторический. У меня лобных долей нету напрочь. Так что ваше дело -- а я работу всегда найду.

- Ты, мангобей, точно простой, -- говорит ему один парубок. -- Иди ты в город Моква, на реке Коква, там знаешь сколько всяких кретинов обретается? Иди.

Через три дня пришел Ехель в Мокву. Действительно, людей -- как в парикмахерской. Бегают все. А посреди Моквы стоит башенка с часами и в башенке той сидит злой дракон Елцин, который если на кого глянет криво, тут же и зарывали бедолагу. Горожане все шум устраивали, орали -- на кол его!

- Кого? -- спрашивал дракон, -- меня што ли?

- Нет, нет, ваше необычайное величество, -- говорили жители, -- не вас, а друга вашего.

- Кого? Меня, -- выползал тут друг, ползет, а клыки сзади тащатся.

- Нет, нет, -- говорят горожане, -- мы тут посоветовались, сами пойдем и сядем.

- Шта-а, на колы сядете? -- спрашивал Елцин-дракон.

- Сядем, батюшка, -- уверяли его жители. -- И сами сядем и других посадим, а то что ж это?

Послушал Ехель, думает -- страшное место. Но в пещерах еще страшнее. Стал Ехель ходить в разные места, например, в парфюмерный магазин. Станет у колонны, нюхает. Ему раз сказали, что нельзя так делать, потому что жалко. Ехель тогда понял, что люди, вообще-то, суки.

Идет Ехель по берегу подземной реки Брюквы, а сам думает -- где бы, как бы и что бы. Тут ему встретился мужик.

- Ты что, говорит, -- на меня смотришь, а?

Ехель ему как даст в репу. А потом задумался, -- чего ж я на него и в самом деле так смотрел, неужто голод не тетка? Пока он думал, мужик где-то нашел большой-большой камень, можно даже сказать, что валун. И стоит за Ехелем -- поднял, а сил бросить уже нет. Качается, покряхтывает.

Так они и подружились, Ехель и Тыква.

Пошли в кабак?! Пошли в кабак! За дружбу!

Ехель с Тыквой не разлей вода, пошли в кабак, вошли в чернотный мрак. Там дым коромыслом, люди выябываются, пальцы веером, то один до ветру пойдет, то другой. Девки с ими сидят рыхлые, рассыпчатые. Проведешь по такой пальцами, как пирожки. Все хоботы на Ехеля подняли, глядят, ничего не говорят. Тыква вежливо одному в ухо, другому по хребтине, третьего вилкой. Пустили. Сидят друзья, кашу едят жидкую, наваристую. Бармен хлопочет, что, говорит, вам надо тут?

- Текилы-ы-ы-ы.

- А что это за ты кила?

- Я кила, -- взнуздался Тыква, -- сам ты кила!

А в канавах хлюпает. Листья пожелтели. Осень.

- Что делать будем, -- говорит Ехель, -- как жить дальше?

- Не ссы, -- поддержал его Тыква, -- бабу заведем, доить будем. По восемь литров за день, может и сдавать еще будем, а там, глядишь, купим пентюшка.

- Да на кой тебе пентюшок, -- спросил Ехель, -- ни кола ни двора, жопу сплющить негде, а ты -- пентюшок. Вот давай лучше пойдем на службу в Мангобейский приказ.

- Давай, -- сказал Тыква и пошли они.

Долго ли, коротко, а выдали им по первое число полированные дубины и засеки. Деды смеялись поначалу, пока Тыква одного не покусал, потом повели к начальнику.

Тот сидел неподвижный, говорит:

- Служба вам такая, пацюки младые. Пойдете на Можню, отловите там Велизария-падлу, а то он там засел и носа не кажет. Отберите у него состав с зеленым горошком и сюда как лист перед травой! Гоу! Гоу-го!

На Можню поганую все товар везли купцы, а кто и кормился с нее. Ведь недаром предки нарекли -- там можно, дескать, только лохом не надо быть. Встали друзья -- государевы тиуны -- промеж двора, ноги на ширину плеч, смоттрят, посматривают, тут же к ним подбежали двое щелкунов с бластерами. Чего, мол, пасете тут? Тыква молча вынул ножик из фольги и одного, второго... Юшка потекла.

Велизарий тут вышел, усы по земле тянутся. Только хавало оттопырил, чтоб гаркнуть, Ехель ему туда потешного сворчка кинул. Тот набух, раздулся и захрапел. Подъяли Велизария под корявы руки и уволокли.

- Вот тебе, бандык-кыняз, Велизарий -- сказали так гордо, и бросили можника на кафель.

Начальник им дал по мешку денег, говорит :

- Ну, орлы зубастые, валите отседа, службу справили и ладно.

- Дык елы-палы, -- начал было Тыква, как Ехель его уволок.

- Плюнь, -- говорит за околицей, -- видел, какая текучка там у них, все новые лица.

- А... -- понял Тыква. -- А чего ж нас он отпустил?

- А он сытый сегодня, -- пояснил Ехель, -- пятница.

В месяце под экзотическим названием говник, друзья решили круто изменить свою жизнь. Тыква решил стать визажистом. Он украл много всяких полезных штучек, например, отварчик из сучих почек, или пырскающие комочки. Три дня сидел он в своей будке, завлекая потенциальных клиентов тирольскими йодлями. Наконец, какая-то шмякнутая на всю голову звезда, притащила свою задницу к Тыкве. А эта звезда была интересная баба. Приехала она из... хрен ее знает, где это. И запела по местам общественного питания, больницам, тюрьмам. Вскоре ей стали платить большие башли, чтоб она не приезжала, потому что жратва вся прокисала в пять минут; в больницы страшно было идти, даже докторишки (а тогда были докторишки) заболевали; в тюрьмах же люди сходили с ума и начинали днем и ночью петь эти чудные песни, после чего многих амнистировали. Как бы то ни было, в самом деле, когда она накосила фишек-шишек, стала петь нормально. Ну, хотя бы дети не ссались.

И эта звезда очень любила трахаться. Или нет, извините, заниматься любовью, а не войной. Мужики ее боялись, потому что мало ли что: голова болит, абстинентные синдромы, да просто -- хватит! А она их терроризировала. Поговаривают, что в ее секретном особняке в Писсуарах, стены гостиной сплошь увешаны троофейными пенисами. Чтобы у вас не возникали мысли по поводу и без оного, тогда у мужиков, я имею в виду настоящих мужиков, была развита, помимо охоты и собирательства, еще такая полезная вещь, как регенерация. Поссорился с женой? Проблемы с тещей? Если кто тебе отхватит под видом оральной ласки твой беззащитный орган, например, в пол-шестого утра, то к восьми вечера ты снова сможешь любить. Да, больно. Да, унизительно. Если б мужики могли чего тоже откусить, да зубы коротки. А у звезды этой зубы были белые, длинные, словно анемичные макароны. Честно если, ну что привязались гады-козлы! Нормальное все у нее, а сама она баба добрая, если не перепьет какого-нибудь мужика. И вот она пришла к Тыкве, упала на него и зашептала в ушной пельмень:

- Мальчик мой, сделай мне что-нибудь эдакое, фривольное и с элементами дикости. Боже мой, Тыква у себя в племени некоторое время был сыном вождя, и поэтому больше всех ел. Ну и бегал быстро, прыгал сразу. А жизнь в таком неврастеническом месте развила у него способность целыми днями не думать, а жить как трава. Да она (звезда) и выдохнуть не успела, как Тыква полностью последовал ее пожеланиям. Надо отдать ей должное, она не рассердилась.

И как прорвало. Всякие самки всяких племен толпились у Тыквы. Ехель, который иногда приходил во двор и сидел там на коленях у какой-нибудь из очередниц, в отличие от упивающегося славой Тыквы, понял, что достаточно удовлетворить одну клиентку, как она похвастается еще перед тремя, дальше идет высшая математика и космические числа. Но быть этаким, с позволения сказать, визажистом, Ехель не хотел.

А кому какое дело, что эта образина хотела? Ведь у Ехеля до сих пор были крылья, на хрен ему не нужные. Он, как напьется, все бегал по склонам с криками типа: я голубь, я умею летать! Какой, на хрен, голубь? Глюк.

Про него рассказывают историю, чти однажды он дефилировал к яме для отбросов, чтобы выбросить туда пустую глиняную баклажечку. Пока он доходил до ямы и бросал, она пустела. Тогда он возвращался к давке и лавке Одноносого Ху, покупал или брал в кредит с процентами новую баклажечку. И вот, не доходя пяти шагов до пресловутой ямы, Ехель страшно споткнулся, наступив на крыло. Хотя некоторые говорят, что это был член. Может быть. Да, упал Ехель именно в яму, которая оказалась не такой уж и глубокой.

И вышел Ехель на Малининский провал, и заакынил, заахмадулил: Жисть -- добрая, приятная штука. И прожить ее надобно также. Я вам, хотя вы и несимпатичны мне, искренне, мне не жалко, советую: пеййте по утрам зеленый "Якобс", любите жену, просто так, весело! Детишек ласкайте, своих. Родителей не злите, не рычите на них, как козлы бешеные (бывали тогда и такие). Не хотите дофига, отломается нога. Сидишь себе на пенечке, в кухне у окошка; свернешь самокруточку (табак еще не открыли, поэтому приходилось довольствоваться суррогатами), раскуришь. Пых, пых. Пых. А в животе уррь-уррч. Покушай, не спеша, как бабушка-светлый одуванчик. Ну, плохо ли, неблагодарные свиньи? В общем, зажили эти грязные невежественные дикари как нельзя лучше. Тыква прикупил себе упряжку ездовых собак, цвета мокрая шерсть; с важным видом сидел в куче шкур и, проезжая мимо молоденьких девчонок, вытягивал шершавую руку и зазывал, типа -- девушка, иди сюда. Действовало безотказно, вот она -- магия слов. А Ехель как-то вдруг сам поверил в свои увещевания, накуупил ветвей тополей на полтинник, стал ими махать. А белый пух тополиный вызывает аллергию, хоть тогда и не знали, что это аллергия, называли этот недуг СМОРКВА, и в силу мрачности и дикости палили больных аллергетиков на праздничных кострах. Вот и Ехель покрутил, мудель невежественный, распространил споры страшной болезни. И что? А жутко.

Налетели, двадцать пять или больше стражников, сами маленькие, калики перехожие. Рожи прыщавые, под руками хрустят. Накинулись, ноги сплели, мешок на голову и давай методично наносить телесные повреждения. Ехель терпел терпел, потом говорит:

- Вы, гавны, уймитесь, а то всех вас положу тут и детей ваших, и матерей, и даже собак с кошками.

Тут прибежал командир этих злосчастных анацефалов и, размахивая табельным мечом, по неосторожности нанес себе рану в области как левого, так и правого яйца. Было много крику. Ехель, пока суд да дело, пошел себе к ефеням оттеда. Вышел из капища бесовскаго, а навстречу женщина, с дубиной в пальцах, мускулистая, что твоя стальная дверь.

- Стоять, -- шипит, шишковатое вымя!

Ну Ехель и схватил ее за какую-то отдельно стоящую грудь. А, надо отметить, что при общеженском увлечении мужскими ладошками в области грудей, грудищ и грудок, перебарщивание, чрезмерная сила дурацкая в этом процессе приносят очень болезненные результаты. Вот и бой-баба, будто антонов огонь ей за пазуху прыг, как побежит с матерщинными, но древними словами:

- Я тебя еще найду, серлячий огрызень!

- Совсем титьки поотрываю, будешь трансвеститкой! -- огрызался Ехель, конечно, бессознательно употребляя это красивое, но бесполезное для меня словечко. Лето шло, и как-то прошло. Но ничего, в древности все время было лето. Поэтому все ходили в мини-юбках и мини-брюках, потные, озабоченные и оболваненные космической радиацией. Собрались Тыква с Ехелем, купили волшебных грибов у бородатой девочки. (Не мутантка, не уродка -- просто в лом было бриться ей). Сели на какое-то домашнее животное мелких размеров, и заварили суп, покидав в него все те жее грибы, траву, мягкие известняковые камни, два левых сандалика. Тыква, помешивая рукой закипающий суп, размышлял вслух.

- Ехель мобсель. Ха!. Прикинь. Да они достали, эти. Ты, я с утра. Я до вечера. Как последняя сучиная падла. Мама, мама, зачем только! Ехель, друг, скажи мне -- почему я не женился.

- Ну ты крендель, -- говорит Ехель. -- Потому ты не женился, потому что ты заскорузлый самолюб.

- Че?

- Ну, эгоист.

- А. Не, ты Ехель, вырви глаз, не совсем адекватно оцениваешь. Совсем не. Вот эта, как ее, сыкуха. Полулысая.

- Вот! -- говорит Ехель -- у тебя все такие. Полулысая и спиногрудая.

Чуете грусть? Да...Ј! Мир не такой! Мир такой-растакой! Сел Тыква прямо, потом согнулся, обхватил волосатыми руками головы шар, загундосил:

- Эх... Вот, когда родился я, рази ж я думал, что все так непенаворочено в жизни? В люльке ж как -- пососал палец, обосрался и набок. Проснулся, мамку за титьку -- и набок. Все зеленое, красивое, собачки ластятся, ласточки стремительно, листочки. А потом -- туда не иди, сюда не ходи, здесь не сиди. Этого не тронь, то рано, то кранты уже. А когда? Где оно, золотой детство, в какие-растакие города уехало?

- Вот, Тыква, тебе колбасит, -- рассудительно говорит Ехель,, -- на самом деле, жизнь -- точка между предложениями.

- А кто предлагает-то? И что?

- А точке по х.. Она между. Ее дело -- начать и кончить. - Значит убогие мы...

- А книжку без нас не напишешь.

- Зато песенку споешь.

- А в песенке точки тоже есть.

- Но почему мир такой жестокий? Почему все не ходят добрые, счастливые, почему глупая улыбка не растягивает морды? Ты мне, я тебе, по-хорошему!!!

ПО-НОРМАЛЬНОМУ!

А почему, действительно? Мнений много. Вот Струй Пахучий как пишет: мир ране был крут, а нынче каждый каждому сует, отчего происходит повсеместное томление духа. А почему? А потому, что собаки начали строем ходить. Надо все замечать, не только то, что само замечается. Первая заповедь вуаейриста. Собаки не шизуют, собаки понимают, что только в порядке и организации сила военная. Орднунг ист орднунг, говорят некоторые люди. Я бы добавил -- орднунг ист конунг! Собачий босс, серо-серый бычара непонятного происхождения, путем отгрызания хвостов, а может и... нет, у животных нет такой жестокости! Этот волчара поработил всех псов. Они теперь бегают как молодые солдаты и матросы, а также некоторые страшины и сержанты. Чуете нечто такое, ворсисто-волокнистое, ассоциируемое с Ивановым (городом невест). А че такое Ивановым (город невест), писатель? Где? Э, ты парень, рано вылез из мамаши.

Тыква как-то пришел к Ехелю в дубраву, а Ехель спит, сидя на пеньке.

- Ну ты, братан, совсем плохой стал, -- говорит Тыква, -- что ж ты по ночам делаешь?

- А смотрю на звезды, как далеки они, -- зевает Ехель, -- далеки и глубоки.