Hoaxer

Неписатель

Дима заправил чистый лист бумаги в машинку и, приподняв пальцы, замер. Пальцы сами по себе шевелились, будто у знатного пианиста перед самой первой нотой. Черт! Ну вот только что, когда Дима поднимался в лифте, ему со страшной силой захотелось что-нибудь написать. Он ощутил в себе необычный подъем, какого давно не было. Он приплясывал у дверей, будто хотел в туалет. И вот сейчас Дима ощутил в себе такую знакомую пустоту. Во всем виноват чай, можно было и так оправдаться. Не пил бы чай, а сел сразу к машинке, пошло бы, пошло! А там, глядишь... Чай конечно виноват, подумал Дима, но корни проблемы зарыты глубже. Как гнусно выражена мысль, тут же оборвал себя Дима. Какие корни? Кем зарыты? Меньше нужно смотреть телевизор. Надо пойти в парк, или на бульвар, прогуляться по залепленным мертвыми листьями мокрым дорожкам, посидеть на подостланной газете, приглядывая за молодыми мамами и собачниками. В общем, нужно не спеша прожить часа три.

Корни проблемы, как выразилась недавно Димина мысль, были зарыты действительно глубоко. Причем, именно корни. А не корень. Дима понимал, что погулять не спеша было бы неплохо. Отринуть наносное, открыть душу ветру, подвести предварительные итоги, спрямить углы... Но Диме было невыносимо скучно даже полчаса ничего не делать. Поэтому трехчасовую пытку созерцанием выдержать он, конечно, не мог.

Дима посмотрел в окно. Боже, до чего противная погода, противные люди, лужи. Как можно в такую погоду писать что-нибудь значительнее, чем автобиография? Ладно, раскинул мозгами несостоявшийся сегодня литератор, раз есть проблема, нужно установить ее причинно-следственную связь. Докопаться до причин, выявить их и устранить. Тогда все пойдет, как по маслу.

Итак, почему я такой неплодовитый писатель, поставил перед собой Дима вопрос, подкрепив его некрасивым овалом. Овал он нарисовал на злобно выдернутом из машинке листе. Потому, что не хватает времени. Нет условий. Постоянно какие-то заботы, возня эта мышиная. Суета, томление духа. Дух томится! Не может выйти дух из Димы. Каждый день какие-то мелкие дела, а вот так, чтобы сесть за стол и знать, что целый месяц тебя никто не потревожит, чтобы погрузиться в атмосферу зарождающейся книги, чтобы жить вместе со своими героями, - на это времени, увы, нет. С другой стороны, если погрузиться, нечего будет кушать. И можно подвести разных людей, чье благосостояние косвенно зависит от Димы, так же, как и его - от них. Это как в экономике, тут же придумал метафору Дима, есть поставщики, а есть... КТО там ещё есть? Ну, не важно. В общем, какой-нибудь завод должен поставлять на ВАЗ выхлопные трубы. И если он трубы не поставит, то ВАЗ не сможет собирать машины. А если ВАЗ не будет собирать машины, то трубы некуда будет девать. Так и Дима, как этот ВАЗ. Или как тот завод.

Но ведь есть писатели, которые пишут каждый день, в антисанитарных условиях, живут впроголодь, как собаки. Например, писатель Гладилин, читал Дима, пятнадцать лет жил на иждивении у жены, но упорно писал. Вода камень точит. Вода путь найдет. Терпенье и труд всё перетрут. Нет, я так не могу, подумал Дима. Понятно, что есть такие - ни дня без строчки. Они не могут не писать. А Дима мог не писать. И не писал часто. Значит, старик, ты не настоящий писатель, как-то сказал ему человек, написавший за кого-то седьмую книгу эпопеи.

А зачем вообще мне писать, вдруг подумал Дима. Чтобы денег заработать? Нет, это можно сделать более легким способом. Значит, для славы. Дима вспомнил свои предсонные мечты: как он живет где-нибудь в тайном месте, а прогрессивное человечество думает: а как там Дима? Что он еще такого написал, эта глыба, этот матерый человечище, зеркало человеческих душ? И ловят каждое слово. Вот о чем мечтал Дима. Так это же политика получается. Или религия? Стоит аятолла Дима на балконе Белого дома и говорит в толпу вещие слова. Так? Не так! Не нужна мне такая слава, подумал Дима и осознал, что все его мечты заканчивались на том, как он ставит точку после слова «Конец, а вокруг все начинают дружно бить в ладоши.

Дайте мне возможность проявить природную скромность! - возопил Дима.

А зачем? Или, выражаясь грубо, на кой хрен Диме быть знаменитым писателем? Ну, слава, ну, зашибись. А потом что? Вот, Лев Толстой, к примеру, при жизни был знаменит. И предан анафеме. У него было множество почитателей и множество ненавистников. И все равно, слава пришла к нему, когда он был уже старенький. И многие думали, что у него снесло башню, особенно, когда он начинал пахать. И с женой у него были проблемы. Есть жена - есть проблемы, нет жены - адекватно. Или Солженицын - живет в Троице-Лыково, знаменит на весь мир, а толку?

Дима вздохнул. Так если рассуждать, то любая человеческая деятельность бессмысленна. Для чего писатель пишет, для людей? Ничего подобного. Он пишет, чтобы удовлетворить собственное тщеславие. Есть наверняка такие писатели, для которых важнее всего своя оценка написанного. Но и таким писателям нужны читатели. Ведь если никто не прочтет, что человек написал, то как же он может называться писателем? Дима снова вздохнул. Для того, чтобы стать писателем, нужна нечеловеческая самоуверенность. Нужна контролируемая мания величия. Это вопрос веры. Если ты веришь, что ты лучше чем Шекспир, Пушкин и Толстой, вместе взятые, тогда кого-нибудь можно в этом убедить. А если ты обычный, вменяемый человек, с правильно выставленной самооценкой, ты никогда не станешь классиком. Вот есть гении. А есть непризнанные гении. Этих, вторых, не признают. Их ценит узкий круг. Но ведь они, хоть и не признаны большинством, все равно называются — гениями. Вот какая штука.

Значит, подумал Дима, из-за отсутствия такой мелочи, как контролируемая мания величия, мне всемирной писательской славы не добиться. Что же делать? Что подсказывает нам анализ опыта и опыт анализа восхождения к вершинам популярности (пусть уж популярности, раз не гениальности) различных писателей? Подсказывает то, что они пользовались разными приемчиками. Да и вообще, есть популярные писатели, а есть культовые вообще. Известные и знаменитые. Можно эпатировать общественный вкус и стать любимцем маргиналов. А можно стать кумиром эстетов, плести кружева.

Дима включил чайник и окончательно задумался, оперевшись ладонями о подоконник, глядя за окно. Там было все так же гнусно. С визгом бегали дети, молча летали голуби, покрытые неопрятной бахромой перьев, огромная собака бандитской породы задирала маленького пуделя, два подвыпивших пенсионера возле палатки горячо что-то обсуждали.

Так что же? Выходит, что стать знаменитым писателем можно, только это настолько же пошло, что и не стать знаменитым писателем. Ну, допустим, получу я Нобелевскую премию, подумал Дима, ну и что?

Тут вдруг воздух в комнате сгустился, а в углу и вовсе потемнел. Раздался кашель. Дима испуганно повернулся. Из угла вышел маленький человечек в серебристом комбинезоне. Он еще раз откашлялся и сказал:

- Уважаемый Дима. Комитет номинаторов Всегалактического Союза литераторов уполномочил меня сообщить вам, что вы стали лауреатом нашего Специального приза.
Дима подошел к человечку и спросил:
- Вы инопланетянин?
- Для вас - да.
- А за что премия? - спросил Дима.
- Не премия, а приз. Премии мы уже не присваиваем. Приз - за лучшее ненаписанное произведение в произвольном жанре.
- Да? - спросил ошарашенный Дима.
- Так точно, - ответил посланник Комитета. - Мы ведь телепаты все поголовно. И мы то, что вы могли написать, но не написали, как бы прочитали. И нам всем понравилось. Не пишите еще!
Инопланетянин поклонился Диме и продолжил:
- А вот и приз!
С этими словами он протянул Диме шкатулочку, в которой, как оказалось, лежали сто долларов.
Негусто, подумал Дима, хотя и не пусто.
- Негусто - не то слово, - сказал человечек, - но это не совсем то, что вы подразумеваете. Это - неразменные сто баксов! Таких на всю Галактику от силы сто. Владейте, сибаритствуйте, роскошествуйте, а главное: удачи вам в неписании!

Тут человечек исчез с громким хлопком.

Природа не терпит пустоты, подумал Дима и отправился в обменный пункт.