В. Крупский, К. Константинов

[email protected], [email protected]

Пессимистическая комедия.

Колбаса - это змей, заползающий в дом,
Ее след заставляет рыдать богомола.
Лошадь пала, убитая каплей ментола,
И очнулся в холодном поту мажордом.

Это уксус, а не передержанный эль.
Стук бокала о кафель осеннего моря
Предвещает нам распространение кори
По ту сторону зеркала Галадриэль.

Я вино ненавижу, как старый раввин,
Как имам молодой, я брожу средь развалин.
Я, как русский любой, интернационален,
И, как швед, не люблю украинских равнин.

Я знаток всех перпендикулярных миров,
Я лапшою завесил все уши Зевеса.
Наконец меня выбрали автором пьесы,
Но очнулся я в морге и сбросил покров.

В искушающем сне посетивших погост
Я не вижу ни дна, ни любви, ни смиренья.
В полумраке забытого чертом селенья
Травит Сирина водкой чудной Алконост.

Только смерть навсегда открывает глаза
Двум блондинкам в утробной тиши чемодана.
Ты, раскинувший сеть от Москвы до Судана,
Никому не давай нажимать тормоза.

Капельмейстер забил восемнадцатый гол,
Перепутав его с восемнадцатой дозой.
А наутро так жалобно блеяли козы,
И рыдал за стеною взахлеб богомол.

И его вдруг не стало. Стучал пулемет
И метал во все стороны сонм междометий.
В результате нет жизни на третьей планете,
И Алиса в чудесной стране не живет.

Плачет северный ветер в разбитом окне
Об утраченной прелести юной Европы.
Если б рвал Паганини не струны, а стропы,
Он бы знал, каково беззащитной струне.

Я Пирл-Харбор бомбил и бомбил Ленинград,
В моих жилах струились потоки фреона.
Догорел мой костюм благородного дона
Средь разбитых сердец в тишине баррикад.

Я поставил телегу оглоблей на лед.
Я оставил свой car в глубине ассамблеи.
Как тревожен разлив канцелярского клея...
И меня унесли. Сапогами вперед.


* * *


Вращение.

Сегодня ночью умерли цветы,
Пропитанные медным купоросом,
И мир замолк. И плавились кресты,
И глохли гонги. Двигались колеса

По пищеводам видевших Исход,
Сплетая нить событий. Слышишь лепет
Воротничков, упрятанных в комод,
И труб водопроводных влажный трепет,

И чайника кипящего мятеж,
И сковородки ароматный шепот?
Тебя увозит траурный кортеж
Под оглушительный мустангов топот

В Аркадию, где зреет ананас,
В Лимонию... Ах нет, ведь план утерян;
У Авалона затонул баркас
И пал под Ланселотом тощий мерин.

Он нынче одинок в пустой нирване,
Он держит путь к созвездью Волопаса
И оживет под кистью Пиросмани
В обличьи недоразвитого Спаса.

А я смеюсь. Я лишь интерпретатор
Болезненных видений замполита.
Я Бог. Я червь. Я грязь. Я экскаватор.
Я терминатор. Я Хрущев Никита...

* * *

Остров Пасхи (3-07-02)

Сколь хладно под утро в республике Конго,
Когда ты в носках и дырявой портьере.
Твой голос неслышен в молчании гонга;
Твой образ я выжег на желтой фанере.

О Мбвану! Я кровь в твоей черной глазнице,
И к снегу мой путь пролегает, на север.
Пусть тело изгложет мое власяница,
И роза распустится в бархатном чреве.

Но горы уснут в огрубевших ладонях,
Укутавшись в светлые блестки тумана.
Лишь дети не ведают, что было до них,
Теряясь в широких степях Чингис-хана,

Где дикая конница топчет скрижали;
Встают миражи за грядой горизонта.
От меда пьянея, там пчелы не жалят,
И тучи уходят за линию фронта.

Сегодня так странно разложены карты,
И дельта Меконга лежит в Кордильерах
И зябнет в объятьях последнего марта.
Я стал патриархом среди пионэров,

И наша дружина легла средь курганов,
Где с Нижней встречается Верхняя Вольта,
И гибнет. Твое невниманье, Моргана,
Похоже на невынимание кольта.

Моих паровозов разбитые окна,
Моих Минотавров голодные пасти
Проглотят тех, кто в нужный час не помог нам.
Разбитые ветром рыбацкие снасти

Трепещут. А ветер сегодня восточный,
Портьера изорвана, вот незадача.
Мне вечность простила мой грех непорочный
И вон удалилась, от жалости плача.