ПУТИН. ЗАПИСЬ ПЕРВАЯ

Путин — он даже для своей собаки Владим Владимыч. Подошла, обнюхала, стоит, ждет.
— Сидеть, Конни.
Садится. Морда черная, глаза внимательные. Лабрадор. Капитан. Единственная в стране собака при звании. В органах шесть лет уже. Из них четыре с хозяином.
— Коньячку, Женя?
Знает, что не откажусь. Выпить с президентом, да у него дома, да настоящего армянского... Плохо ли? Не отказываюсь. Наливает, протягивает. И себе. Сок томатный, полный стакан.
— Дзынь!
За встречу. За знакомство тринадцать лет назад выпили. Когда он еще в поле был. На работе. Последнюю группу нелегалов из Германии через границу переводил. На цыпочках. Ночами. Призраками по лесу, привидениями по городу. Серьезные люди уходили, старая гвардия, цвет и сила. Трое даже Бисмарка помнили. Двое даже с Нибелунгами за одним столом... Львы.
Я-то зеленый был. Во всех смыслах. Под накидкой на румынской границе их ждал. Под деревом. Обе рации на прием, обе ручки стереотрубы крепко пальцами, в оба глаза бдел, третьи сутки, четвертые.... Трава тихо так шевельнулась. На пятые. Мужицким едким потом пахнуло. Кряхтение. Вот они, добрались. Один, другой... Каски-невидимки снимают, на землю валятся. Он последний. Рюкзачище огромный на плечах. На пенек садится, достает фляжку.
— А пароль? — спрашиваю я глупо. Молодой был, две звезденки на погончиках, детский сад. Усмехается в ответ. Потом на минуту строгое лицо и — кукиш мне кажет. Я козу ему в ответ. Все правильно. По уставу все. Визуальное опознавание, пункт второй. "Взаимный контакт в условиях соблюдения рото-челюстного молчания производится подачей условных сигналов любой подвижной частью тела агента (См. "Большой медицинский атлас"). Либо, в особых случаях, оговоренными заранее движениями самого тела, как-то: подпрыгивание на месте, кувырки или кратковременный малозаметный танец".
Десять минут отдыха, и снимаемся. Через Румынию до турецкой границы их я веду. Там мне смена, а им дальше ножками через всю Туретчину. И Иран. И Афган. И... Тяжелая это штука — следы запутывать. Много разведчику здоровья надо иметь. И выдержки. Я вон сам, позы не меняя, сколько дней в полной неподвижности пролежал. Грибы между раскинутых ног повыросли. Кукушка в капюшон яйцо сунула. Зайцы на спине трахались. Всем я свой, всем родной. Все-таки хорошо нас в Ясенево обучали. На совесть. Я и теперь, черт-те когда уволенный, некоторые навыки сохранил.
— Что, Женек, воспоминания хлынули? — Владим Владимыч к действительности меня возвращает. И опять я на него удивляюсь. Мало того, что сок пьет, губ не пачкая, так еще и в душу смотрит, как в телевизор. И даже программы переключает.
— Да я вот спросить у вас хочу. А что там...
— В рюкзаке-то? — опережает он, доливая себе стакан. Я немею. Всего лишь на секунду в глаза мне глянул!
— А здоровый был рюкзак, да? Семьдесят один килограмм. В Памире я с ним намаялся. И через Ангару когда переправлялись. Да, трудно было...
Кажется, его самого захватили воспоминания. А меня любопытство. Профессиональное. Я ведь ему давно уже не коллега. Давно уже в газетах кормлюсь, в журналах. В солидных, в не очень...
— Пленки с секретами? Чертежи? Вы ж тогда техническое направление курировали. Образцы материалов? Рецептуры топливных зарядов? Отчеты об испытаниях?
Пальцем в небо. Как всегда, когда пытаешься что-то про него угадать. Путин головой качает. Подносит к губам стакан. И взгляд его вдруг делается печален.
— Нет, Женя. Совсем не то. Никакие не секреты. Другое.
Я не тороплю его. Такого Путина я вижу впервые. Он встает. Отворачивается, поводит плечами. Подходит к шкафу, открывает дверцу, вынимает толстый фотоальбом. Раскрывает, листает. Подает мне. Я привычно изумляюсь.
— Штирлиц?! При чем здесь Штирлиц? А почему он тут у...
Путин снова прежний. Доброжелательный, но слегка отстраненный. Спокойный. Разве что легкая хрипотца в голосе. Да глаза. Мне показалось, или они повлажнели?
— Да потому. Прах его переносили на Родину. Из Потсдама. В рюкзаке. Согласно завещанию.
— Он завещал в рюкзаке?!
Путин досадливо морщится на мою глупость.
— Нет. Он завещал на Родине. Просто завещание смогли расшифровать только в девяносто первом году. И две операции объединили в одну. Вывод нелегалов и вынос тела. Под общим названием "Моисей".
Изумляюсь уже молча. Почему "Моисей"? Что за странное название?
— Ничего странного. Частичная аналогия. Сорок месяцев шли. Только библейский Моисей по пустыне, а мы по всем климатическим зонам поочередно. Хвост же за нами был, БНД. А у Инджирлика еще и цэрэушники прицепились. А от них ведь просто так не уйдешь. Только измором. Только в Гиндукуше их и стряхнули. Буквально. Под лавину их подвели.
— Погибли?
— Ну, зачем... Времена-то не те уже. В эфир сперва вышли, спасателей местных вызвали. А потом все хором... Ну... Звук, короче, издали. Лавина их снесла, спасатели откопали.
— Ловко. А что дальше?
— Да что... Ну, потом разделились. Они в Москву, я во Владивосток. Оттуда, после кремации, пешком до Калининграда. Как сеятель. Он же прах-то над всей страной завещал развеять. Еще полгода...
Я уже даже не удивляюсь. Сперва Путин поворачивает к двери голову. Потом собака. И лишь потом раздается негромкий стук. Уютная и домашняя, в мягких шлепанцах в комнату заходит Людмила. У нее в руках большой спутниковый телефон.
— Опять? — саркастически спрашивает супругу Путин. Она сокрушенно кивает.
— Замучалась уже! Трещит, как сорока. Слушай, может можно на время спутник отключить? Ну, типа, сломался, там...
Путин сочувственно разводит руками. Спутник отключить нельзя. Ведь он обслуживает массу других телефонных линий. Так что, хочешь не хочешь, а придется. Выслушивать бессмысленные многочасовые бредни подруги Лоры.
— Представьте! Вчера она обои целый день выбирала. В смысле, я. "Льюда, а как ты думаечь, езли обои будут рельефний? Ты так думаечь?" Нет, Лора, рельефные обои не в моде. "Льюда, а черни цвет обои — это оригинално?" Да, Лора, очень. "Да? А Барни описался. Хотя Джорджи с ним уже погулял. Льюда, а как ты думаечь, можьно для Овалний кабинет найти овалний обои?" Заколебала...
Людмила берет у супруга из рук стакан и отпивает добрую половину. Присаживается на краешек его кресла. С жалостью смотрит на мой фингал. О том, как меня угораздило оказаться в одном ресторане с Жириком, она уже слышала. Правда, о том, что у Жирика и его охранника фингалы больше, я из скромности умолчал.
— Танюшка-то как? Иконы пишет? — спрашивает Людмила.
— Мда-а... — отвечаю я неопределенно. Последнюю работу моей жены я не рискнул бы назвать иконой. После того как Глазунов пригласил нас посетить его новую мастерскую, после двух часов, проведенных возле его могучего конвейера, в художественной манере моей впечатлительной жены многое изменилось. С тоненькой кисточки она перешла на валик, персонажи размножились, погрубели ликами и заметно осовременились. На последнем ее творении располневший Христос сидел в президиуме и разглядывал новый состав Думы с явно выраженным одобрением.
— Гав!
— Найн.
— Гав?
— Найн! Унд генуг! Ду бист хунд. Зетцен унд швайген, битте, дер хунд...
Я не знаю, о чем Путин говорит со своей собакой. Но я знаю, что очень многие отдали бы очень много за то, чтобы ей понравиться. Один мужчина, бывший ельцинский боярин, чуть ли не грузовиками слал сахарные косточки и нежнейшую отборную мякоть. На день рожденья такой ошейник пытался подарить — кремлевские дамы с ума чуть не посходили. В Алмазном фонде сейчас лежит, посетителям глаза слепит. Другой мужчина, олигарх под снос, даже лапу ей пытался поцеловать. И даже год спустя все с тем же восторгом друзьям рассказывал. "...Оне одни гуляли, без президента. У кустика помочились, идут себе, чтой-то нюхают. А я тихонечко подошел — и в ноги! Ну, то есть в лапы. А оне — прыг в сторону! И рычать. И охрана уже бежит. Я и просьбу свою сказать-то им не успел..."
Кухня далеко, но запах дошел уже и сюда. Чудесный! Мы с Путиным сглотнули одновременно.
— Какие будут версии? — спрашивает Людмила. Это традиция. Кто первым угадает начинку, тот получит первый кусок. Собака вздыхает и ложится, вытянув морду. Она вне конкурса.
— С зайчатиной? — делает предположение Путин. Людмила, таинственно улыбаясь, качает головой.
— С ходорчатиной? — спрашиваю я. Людмила прыскает в ладошку, а Путин хмурится. Специально. Чтобы не рассмеяться. И, глядя на его лицо, я отчетливо вспоминаю...

... Дождь, слякоть. Наш БТР прочно сел на днище, и мы, откинув аппарель, вышли. Осень, холодно. Над Старыми Атагами дымки, изо рта пар, солнца за облаками почти не видно. Растянувшись по дороге, идем пешком. По договоренности, нас должно быть не более десяти. И без пулеметов. И без вертолетов прикрытия. А ждать нас будут на южном склоне. Тоже вдесятером.
— Видал, Видал, я Сассун! У меня норма. Прием! — черная коробочка у полковника на плече хрипит так, словно бы ее душат. Связь в горах такая же дерьмовая, как погода. Как и вся эта война, которая кровавым дождиком моросит уже столько лет...
— Понял тебя, Сассун! На подходе.

Мы идем. Путин через три спины от меня. Налегке. Только он да я без оружия. Впрочем... Он ведь сам оружие. А я... У меня при себе перо.

Мы пришли. Всего лишь поднялись на пригорок и — вот они. Барбудос. Усатос. Лос папахос делла Ичкериа. Раз, два, три, четыре, пять, шесть... Остальные, надо полагать, где-то рядом. С ушками на макушках и пальчиками на спусковых крючках.

Мы стоим. Шестеро против шестерых. Масхадов смотрит исподлобья, молчит. Никто не тянет рук, не кивает. Да уж... Не друзья на пикничок собрались. Враги. Было б можно — каждый каждого бы в клочья порвал. Волки. И волкодавы. Плюс овечка в очечках с записной книжкой. Я. Свидетель и очевидец.

Дедушка у них маленький такой, сухонький. Не говорит, а клекочет. Седенький, сморщенный. Не ноги, а пружины. Горец, блин... Эверест, не запыхавшись, возьмет. Танку с плеча под башню без прицела легко вотрет. Старейшина, блин... Первую кровь еще под Смоленском на вкус попробовал. В окружении. Таким же мокрым осенним днем. Р-раз! И обмякшего часового аккуратненько уронил... Огляделся... Не сдержался... Волк ведь. Только с ножиком. И лезвие тепленькое лизнул. И навек запомнил. И дальше пополз себе на восток. К своим. Которые теперь — чужей некуда.

Убиев Мочи Добеевич. Так его зовут. Секундант.

Такойтов, Такойт Такоевич. Так он мне представился. Секундант.

В редакции на него досье хилое, полстранички. Полковник ФСБ, Герой РФ и Союза, женат, имеет, отмечен и награжден... Ну, что отмечен, то видно. Такие вот шрамы на лице не от неосторожного обращения с миксером получаются. И палец на левой руке не сам и не в отпуск гулять ушел. И кровь свою последнюю недавно полковник пролил. Бледный еще. Швы всего неделю как сняли.

Сошлись, потолковали недолго. А что долго толковать? Условия дуэли просты. Никакого оружия. Никакого вмешательства. Единственно возможный исход — летальный.

Немного Путин потренироваться, конечно, успел. В вагоне, пока ехали, каждого раз по пять через бедро швырнул. В синяках все прибыли. Особенно проводник. Прием новый нормально вроде бы отточил. Классный такой. Прыжковый бросок с подхватом на перекате и выходом на локтевой хук. Ужас, что творил! Шесть чучел распотрошил и две груши. Купейные двери, какие были, все выбил. Под конец так уже расходился, что сцепка вагонная треснула, машинист с выпученными шарами примчался. Но никто ему слова поперек не сказал. Не потому, что президент. А потому что понимающая публика собралась. Знающая. Куда и зачем мы едем.

Разделись. Разулись. Переоделись. Нда, у всякой птички свои привычки... Путин, как ему и полагается, в кимоно. Масхадов, как никто не ожидал, в трико. И в... Нет! Подумал и снял папаху. Это правильно. Мы ж не на цирковой арене. На гладиаторской.

Сошлись. Сперва в гляделки немного... Потом в хваталки чуть-чуть... Знакомятся. Масхадов крутой. Говорят, однажды "стечкина" в руке так сжал, что внутри в магазине патроны полопались, пули сплющились. Путин тоже не подарок. Однажды, сам видел, на тренировке стокилограммового мужика так метнул, что тот потом на трамвае обратно ехал. Политика. Удел сильных. Вон про Ленина все знают, что бревно таскал на субботнике. А что он это бревно своим лбом с одного удара в землю вгонял — про это уже не помнят.

И не знают ни хрена. О том, как иногда кончаются войны. Идея-то путинская была. Закончить войну поединком лидеров. В полном соответствии с забытым древним обычаем. Быстрое согласие, недолгие переговоры насчет условий. И тайна. Полная ото всех. Побежденного заменит двойник, победитель Путин оставляет Чечню России, победитель Масхадов рулит Ичкерией, как желает.

Потеплело. Похолодало. По горячей коже струйкой холодный пот. Схватились!

Я не могу назвать Путина своим другом. Масхадова своим врагом. Я лишь жалкое подобие Бога, модель в масштабе один к бесконечности, несведущий недоросль, неудачливый недоучка, не мне судить, кто прав, когда речь идет о жизни и смерти. Мы пришли и убили их. За то, что они приходили и убивали. Они пришли и убили нас. И мы пришли отомстить. Мы? Я? Не могу себе этого объяснить.

Я не знаю, чем людские законы отличаются от звериных. Думаю, ничем. Звери так же плачут, когда находят своих детенышей мертвыми. Люди так же хватают зубами горло, когда не могут убить руками. Все так же. Неправым всегда остается тот, кто не дышит.

Я не способен убить ни оружием, ни руками. Поэтому стою в стороне. Я не могу смотреть, как кто-то убьет кого-то. Поэтому зря приехал. Я не знаю, кто сильнее, и что будет, если...

— Эй! Женек! Ты живой?

Путин словно будит меня. Я спохватываюсь, провожу рукой над очками — ладошка мокрая. Путин не смеется. Он доливает и протягивает бокал.
— На, подлечись. Покури, если хочешь. Вон там, у окна. И завязывай давай с прошлым. Лучше о будущем подумай. О ближайшем. Чуешь, пахнет-то уже как?

Да, пахнет. Сильно. Так же сильно, как пахнул нашатырь, который мне тогда поднесли. Там, в горах. Говорят, я не просто свалился в обморок, а шмякнулся прямо носом в лежащую на земле рацию. Говорят, у нее аж одиннадцать кнопок, но я своим носом нажал именно ту, которая подавала сигнал тревоги. Говорят, в воздух поднялась и появилась точно над нами вся наличная авиация округа. Я не помню. Знаю только, что ржали надо мной, как кони. И расходились, хихикая. Хоть и с наведенными друг на дружку стволами. Испортил все. Князь Мышкин, мать твою... Эпилептик.

— С курятиной! — наобум говорю я и заслуживаю почетный первый кусок. Людмила идет на кухню. А Путин... Ну, на то он и Путин. Чтобы слышать невысказанное словами и отвечать на незаданные вопросы.
— Лично я не исключаю. Очень даже возможно. Слухи-то ходили потом, что вроде у него в одном зубе ампула была с ядом. Мгновенного действия. А ты кулем бухнулся, и за животики все схватились. В общем, на всякий случай тебе спасибо. За то, что... может быть... спас мне жизнь.
— Пожалуйста, Владим Владимыч. Мне это было легко.
— Вова, — говорит он, улыбаясь, — Два раза.

— Вова... — говорю я, улыбаясь, — Во-о-ова...